Посылка - Страница 72

— Паал, разве ты не понимаешь меня? Это твое имя, Паал Нильсен. Паал Нильсен. Разве ты не понимаешь меня?

Беспокойная, назойливая толкотня одного и того же звука, непереносимая для чувств. Паал. Звук снова и снова ударялся в него. Паал. Паал. Звук старался овладеть его вниманием, вовлечь его в унылый и бессмысленный хоровод других звуков.

— Паал, ну, постарайся же! Паал. Повторяй за мной. Паал. Паал.

Вырвавшись прочь от нее, он убежал в ужасе, и она отыскала его в кровати своего сына, с перепугу укрывшегося одеялом с головой.

Потом, спустя некоторое время, восстановился мир. Она крепко обняла его. Ей уже стало ясно, что говорить не надо, и она молчала. Теперь упрямая толкотня звуков не нарушала течения его мысли, жизни его сознания. Она ласково перебирала рукой его волосы и целовала его в залитые слезами щеки. Он согрелся ее теплом, его мысли, точно испуганные рыбки, вернулись в свое обычное русло, и теперь он почувствовал, что понимает обнимающую его женщину. Чувства не нуждались в звуках.

Он ощущал только ее любовь — бессловесную, нежную и прекрасную!

Шериф Уилер как раз собирался выходить из дома, когда раздался телефонный звонок. Он стоял на пороге, а Кора бросилась к телефонной трубке.

— Гарри,— услышал он ее голос,— ты еще не ушел?

Он вернулся на кухню и взял у нее трубку:

— Уилер слушает.

— Это Том Полтер, Гарри,— отозвался почтальон,— письма из Европы уже пришли.

— Я сейчас буду,— сказал он и бросил трубку.

— Письма? — спросила его жена.

Уилер кивнул.

— О боже,— прошептала она, точно он тяжко обидел ее.

Когда Уилер вошел на почту, Полтер протянул ему изза стойки три письма. Шериф взял их в руки.

— Швейцария,— осмотрел он почтовые марки,— Швеция, Германия.

— Вот и все,— сказал Полтер,— столько же, сколько и всегда. Три письма в конце месяца.

— Думаю, их нельзя распечатывать,— сказал Уилер.

— Ты же знаешь, что я не отказал бы тебе, Гарри,— ответил ему на это Полтер.— Но закон есть закон. Я должен отправить их назад нераспечатанными. Это закон.

— Хорошо.— Уилер достал свою ручку и переписал адреса с трех конвертов к себе в записную книжку. Затем он протянул письма старому почтальону: — Спасибо тебе.

Когда часа в четыре он вернулся домой, Кора сидела в гостиной с Паалом. На лице ребенка отражались смешанные чувства: желание угодить и понравиться вместе с боязливой решимостью бежать от смущающих звуков. Он сидел рядом с ней на диване и выглядел так, точно готов был вотвот разрыдаться.

— Ох, Паал,— говорила она, когда Уилер входил в комнату. Она обнимала испуганного мальчика.— Тебе нечего бояться, мой милый.

Тут Кора увидела своего мужа.

— Что они с ним сделали? — с мукой в голосе спросила она.

Шериф покачал головой.

— Не знаю,— ответил он,— его нужно отдать в школу.

— Нет, не нужно отдавать его в школу! Взгляни на него,— возразила Кора.

— Мы никуда его не отдадим, пока не узнаем, что к чему,— ответил Уилер,— а вечером я сяду и напишу письма по тем адресам в Европу.

В молчании Паал почувствовал сильную вспышку чувств женщины и быстро взглянул в ее лицо.

Боль. Он почувствовал, что боль льется из нее, как кровь из открытой раны.

Пока они все трое молчали, он ощущал, как женщину переполняет печаль. Казалось, что он слышит далекие рыдания. Поскольку молчание продолжалось, ему удалось поймать всплески воспоминаний в ее сочащихся болью мыслях. Она видела лицо другого мальчика. Только это лицо исчезло, став неясным, в ее мыслях появилось его собственное лицо. Два лица, призрачно двоясь и сливаясь, сменялись в ее мыслях, точно боролись одно с другим.

Внезапно все исчезло, точно провалилось в черную дыру, потому что женщина проговорила:

— Да, ты должен написать им, Гарри,— так мне кажется.

— Я знаю, что должен, Кора,— ответил шериф.

Молчание. Снова поток боли. И когда она отвела его в спальню, мальчик посмотрел на нее с такой нежностью и жалостью, что она поспешно отвернулась от кровати. Он чувствовал волны ее печали до тех пор, пока шаги ее не затихли где-то в глубине дома. И даже когда она ушла от него, он не переставал слышать ее жалобное отчаяние, бродящее по сонному дому,— так же отчетливо, как он слышал полет ночной птицы за окном, шум далеких ее крыльев.

— О чем ты им напишешь? — спросила Кора.

Уилер глянул на нее поверх стола, и полночь проиграла свою мелодию на часах в гостиной. Кора пересекла комнату и подошла к нему. Она поставила перед ним чашку, и свежий запах кофе ударил в ноздри Уилера.

— Просто сообщаю им о том, что случилось,— ответил Гарри,— о пожаре, о смерти Нильсенов. Спрашиваю у них, не знают ли они чего о родственниках ребенка, не родня ли ему они сами.

— А что, если эти его родственнички еще хуже его родителей?

— Ну же, Кора,— сказал он, чуть не разлив кофе,— я-то думал, что мы с тобой уже все обсудили. Это не наше дело.

Она упрямо сжала губы.

— Испуганный до полусмерти ребенок — это мое дело! — со злостью сказала она.— А что, если...

Она оборвала свои слова, потому что Уилер терпеливо взглянул на нее, ничем не обнаружив своих чувств.

— Ну хорошо,— сказала она, отворачиваясь от него,— ты прав.

— Это не наше дело.— Он не стал смотреть на ее дрожащие губы.

— Он до сих пор не может говорить, а мог бы скоро научиться! Он боится призраков, теней, я не знаю чего!

Она резко отвернулась.

— Но это же преступление! — крикнула она, любовь и ненависть смешались в ней вместе.

— Успокойся, Кора, это пройдет у тебя,— негромко сказал Гарри,— и мы не должны забывать о своем долге.