Посылка - Страница 71

Ему показалось, что он несется вперед, к черному остову своего родного дома, и дождь блестящими струйками мелькает у его глаз. Он увидел перед собой парадную дверь, все еще стоящую на месте, точно в ожидании его руки. Дом придвинулся. На миг все точно заволоклось какой-то мглой. Ближе, ближе...

— Паал, нет!

Его тело содрогнулось в кровати. Мозг обдало холодом. Дом внезапно исчез, унося с собой две ужасные черные фигуры, лежащие на...

Паал содрогнулся еще раз, неподвижно глядя перед собой, с застывшим, точно маска, лицом. Его сознание вихреобразно вернулось в прежнее состояние. Он запомнил из всего увиденного только одно. Он знал, точно знал, что они как-то вышли из горящего дома, что их там нет. Что они вывели оттуда его, спящего.

Все равно. Даже если они и сгорели.

Вечером стало ясно, что мальчик не умеет разговаривать.

Это было необъяснимо, для этого не существовало никаких видимых причин. Его язык был в порядке, горло выглядело абсолютно здоровым. Уилер сам осмотрел мальчика и убедился в этом. Но Паал молчал.

— Ничего не поделаешь, так уж оно случилось,— сказал шериф.

Он устало склонил голову вниз. Мальчик уже спал.

— О чем ты говоришь, Гарри? — спросила Кора, причесывая свои темно-русые волосы перед настольным зеркалом.

— Немного раньше мы с мисс Франк пытались уговорить Нильсенов отправить мальчика в школу.— Он перебросил свои брюки через спинку кресла.— Но ничего не добились. А теперь мне ясно почему.

Она взглянула на его отражение в зеркале и сказала:

— Может быть, ему сейчас очень плохо, Гарри.

— Можно попросить доктора Стейгера осмотреть мальчика, но я думаю, что это бесполезно.

— Но они же были образованные люди,— возразила Кора.— Ты думаешь, они что, не смогли бы научить его говорить? Скорее у них были причины, по которым они не хотели делать этого.

Уилер покачал головой.

— Они были странными людьми, Кора,— сказал он,— из них самих слова было не вытянуть. Кто знает, могли они сами толком разговаривать? — Он недовольно хмыкнул.— Чего же удивляться, что они не хотели отдавать мальчика в школу.

Он уселся на кровать, потянулся и стал стягивать с ног длинные носки.

— Что за день такой,— пробормотал он.

— Вы ничего не нашли в доме?

— Ничего, совсем ничего. Никаких бумаг не уцелело. Дом сгорел почти до основания. Ничего, кроме вязанки полуобгоревших книжек, да и те ничего не объяснили.

— А еще что-нибудь? Неужели же нельзя ничего предпринять?

— Нильсены не были связаны ни с кем в городе и даже не считаются нашими горожанами, потому что не зарегистрированы в городских списках.

— Ох, господи!

Кора взглянула на свое отражение в овальном зеркале. Потом ее взгляд остановился на фотографии, стоящей на туалетном столике: Дэвид, ее сын, в возрасте девяти лет. Сын Нильсенов был так похож на Дэвида, подумалось ей. Почти тот же вес и рост. Может быть, у Дэвида волосы были чуть потемнее.

— Что же теперь будет с ним, с мальчиком? — спросила она.

— Трудно сказать, Кора,— ответил Уилер,— я думаю, что нам придется подождать до конца этого месяца. Том Полтер сказал, что в конце каждого месяца Нильсены получали по три письма — вроде бы из Европы. Нам придется дождаться этих писем и потом отправить их назад, адресатам. А мальчишка пусть побудет тут, пока не отдохнет и не поправится.

— Европа,— повторила Кора,— как же это далеко отсюда!

Ее муж хмыкнул, затем поднял одеяло и тяжело плюхнулся в кровать.

— Устал я,— пробормотал он и уставился в потолок.

— Ступай-ка спать,— сказал он жене, помолчав.

— Немного погодя, хорошо?

Она сидела у зеркала и расчесывала свои длинные тяжелые волосы, пока дыхание мужа не превратилось в сонное похрапывание. Подождав еще немного, она поднялась и тихо прошла через холл.

Река лунного света текла по детской кровати. Нежные голубовато-розовые блики омывали маленькие неподвижные руки спящего Паала. Кора стояла в тени у порога, глядя на эти беспомощные детские руки, не в силах шевельнуться. На миг ей показалось, что Дэвид снова спит в своей кровати.

Это были звуки.

Частыми ударами они разрывали яркие потоки его мыслей, они врывались в мальчика оглушающим гулом и грохотом. Он уже понял, что это какое-то неизвестное ему средство связи, но оно лишь забивало ему уши, а поток сознания непрерывно нарушался и обрывался, словно наталкиваясь на упрямую стену.

Иногда, в редкие минуты тишины и молчания, он ощущал проломы в этой стене и, ловя момент, устремлял свои мысли вперед — словно зверек, чующий запах добычи, перед тем, как железные замки его ловушки с лязгом сомкнутся.

Но затем звуки начинали снова падать на него ритмичными ударами, раздражающие и скрипучие звуки, трущиеся о ясную поверхность его мышления, пока мышление не становилось сухим, болезненным и спутанным.

— Паал,— говорила она.

Прошла неделя, прошла еще одна неделя, пока наконец не пришли письма из Европы.

— Паал, неужели они даже не разговаривали с тобой? Паал?

Точно грубыми кулаками ударили в уши. Точно его вытягивали из себя самого сильными руками.

С ним не было ничего плохого в физическом смысле, доктор Стейгер сказал, что совершенно уверен в этом, и мальчик должен был научиться говорить.

— Мы научим тебя, Паал, все будет хорошо, мой дорогой. Мы научим тебя.

Ему казалось, что волны его сознания режут ножом: Паал, Паал, Паал.

Паал. Это был он сам. Он сразу понял это. Но сам звук, унылый и мертвый, тусклый и ни с чем не связанный, был совершенно чужд ему. В этом звуке не было никаких ассоциаций и напоминаний, ничего от него самого. Но настоящее его имя было более чем просто словом — это имя было им самим. Это имя воплощало его личность, его представления о себе самом, о своих родителях, обо всей его жизни. Когда мать и отец звали его или мысленно говорили с ним, его имя было гораздо важнее и интереснее, чем короткий неуклюжий звук, который постоянно звучал рядом с ним. Все было тесно сплетено в его настоящем имени, не выразимом в звуках.